Мамин Иосиф Абубикирович

Мамин Иосиф АбубикировичПршло полгода, как не стало Иосифа Абубикировича Мамина. Он был старейшим членом нашего литературного объединения «Эхо» при библиотеке им. В. Белинского и одним из самых активных его членов.

3 января 2012 г. ему исполнилось 83 года, а 31 января его не стало.

Непросто будет привыкнуть к его отсутствию на заседаниях литературного объединения, ведь почти три года мы встречались ежемесячно, исключая два летних месяца.

Список членов нашего объединения довольно велик, но редко собираются сразу все его участники. Жизнь есть жизнь: кто-то в отъезде, кто-то приболел, у кого-то срочная работа. Но Иосиф Абубикирович приходил на заседания литбъединения всегда, в любую погоду, в гололёд, в мороз и в ливень. Ведь для него наши заседания были, пожалуй, единственным местом, где он мог пообщаться с людьми, прочитать свои стихи, послушать других, поговорить о временах и нравах, обсудить прочитанные книги, проблемы литературы и события в культурной жизни.

Иосиф Абубикирович был человеком трудной судьбы. Жизнь его полна трагических и драматических моментов. В ней отразились все бури, пронесшиеся над страной, все беды и трудности – война, голод, бедность, потеря близких, заключение и лагерная жизнь, годы самоотверженного и честного труда, отстаивание своего честного имени, на котором поставил клеймо неправедный суд.

И.А. Мамин очень гордился – и по праву – своей трудовой биографией, охотно рассказывал о наградах и почётных званиях, которых он был удостоен за свой труд. Это было не хвастовство – он был очень скромным человеком – но гордость труженика за хорошо и добросовестно выполнявшуюся им работу.

Будучи давно уже на пенсии, Иосиф Абубикирович вёл очень деятельную жизнь. Он до конца сохранил острый интерес ко всему происходящему в мире и в стране, его интересовала политика, социальные проблемы, проблемы морали, воспитания молодёжи. Любознательный ум, прекрасная память, остроумие, дар импровизатора отличали его  и в 80 лет. Он постоянно слушал передачи по радио, живо реагировал на них: звонил или писал на радиостанцию и высказывал свою точку зрения по обсуждавшейся в передаче проблеме, сочинял шуточные и сатирические стихи и посылал их  на радио. Был даже как-то раз премирован за такие стихи.

Иосиф Абубикирович постоянно вспоминал годы войны, рассказывал, как он подростком трудился на заводе, работавшем на оборону. Он писал стихи о Великой Отечественной войне, а в последние месяцы начал писать воспоминания о своей жизни. К большому сожалению, он успел написать только  две главы, охватившие события его жизни в период с 1941 г. по 1951 г. Он собирался расширить обе главы, дополнить их, а также написать о довоенном периоде своей жизни и о послевоенных годах. Увы, он не успел это сделать.

Несмотря на свой возраст и серьёзные хронические болезни, Иосиф Абубикирович был очень деятельным человеком. Он жил один, но и в 82 года сам себя полностью обслуживал: убирал в квартире, ходил за покупками, готовил. Готовить он любил и умел. Он несколько раз угощал нас выпечкой из национальной татарской кухни, и это было действительно очень вкусно.

Он умел варить варенья и повидло, печь пирожки, консервировать овощи на зиму. Жизнь научила его всему – и ремонтировать обувь и чинить одежду, и даже шапку, которая была ему великовата, он сумел подогнать по себе. Его знания в области быта, домашнего хозяйства могли бы составить хорошую энциклопедию по домоводству.

Иосиф Абубикирович собрал хорошую библиотеку, не жалея на книги своей пенсии. Сам он почти не читал в последние годы по причине очень слабого зрения. Видимо, ему нравилось окружать себя книгами, и грела мысль о том, что он оставит эту библиотеку своему внуку, которого он очень любил.

Память у него была замечательная, и он даже в неполных 83 года, когда зашла речь о стихах Лермонтова, прочёл его «Воздушный корабль». Знал он и других поэтов 19 века, и прозаиков-классиков, вообще был начитан.

Больше всего он любил историческую литературу,  мемуары, воспоминания военачальников о Великой Отечественной войне. Одно из последних его стихотворений, которое он не успел закончить, было об Отечественной войне 1812 года.

Мы будем помнить Иосифа Абубикировича, этого мудрого, а в чём-то и наивного по-детски, совестливого, порядочного, скромного, доброго человека, с живым, острым умом и интересом ко всему новому в окружающей жизни.

Он много страдал, перенёс много лишений и мук, но не сломался, не озлобился, он сохранил и достоинство, и доброту, и порядочность, и веру в людей. И это бесценный урок для всех нас.

Спасибо, Иосиф Абубикирович, за всё, чему вы нас научили, чем поделились с нами. Спасибо, что вы были. Мы будем вас помнить.

МАМИН ИОСИФ АБУБИКИРОВИЧ

Родился 3 января 1929 г. в Ростове-на-Дону в рабоче-крестьянской семье. Мать – кухарка, отец – фельдшер. В семье было 5 братьев и 2 сестры. В 1932 году был сильный голод. Отца убили бандиты, когда он шел с работы домой. Старшего брата зарезал трамвай, сестры погибли от тифа или дизентерии. Мы жили недалеко от РИИЖТа в Новом городе. Мать в то время работала санитаркой в аптеке № 6 на Сельмаше, и на работу ей приходилось идти пешком в любую погоду. Зимы стояли снежные и лютые. Мать мало зарабатывала и была не в силах нас прокормить. Я просил милостыню, а братья пухли от голода. Потом нас повезли в приют. Братьев взяли, а меня отправили домой, так как мне еще не было 3-х лет… Мать уходила на работу чуть свет, а возвращалась уже ночью, так что я в нетопленной избе в лохмотьях лежал сам себя обогревая, а пищей была сумочка с сахарным песком и все. Иногда соседка меня брала обогреть, я качал люльку, а она варила борщ и меня кормила.

У заведующего аптекой не было детей, и они взяли меня на воспитание. Я был рахитичным ребенком, и они меня выходили. У них были в хозяйстве козы, куры, утки и один поросенок. Семья была еврейская: дедушка, бабушка,  моя приемная мать – учительница немецкого языка и отец – заведующий аптекой. Они меня выходили, дали хорошее воспитание, приучили к труду…

Когда началась финская война, я уже читал стихи в клубе учителей и получал призы…

С началом Великой Отечественной войны отец стал служить в новочеркасском гарнизоне, а мать после работы в школе учила немецкому языку наших офицеров, так как нужны были переводчики. В 1942 году нас, школьников 6 – 10 классов, разослали на работу в колхозы и совхозы области помочь Родине, так как старшие ушли на фронт. Я попал в Пролетарский район и там под палящим солнцем и без воды пропалывал поля, а старшие косили, сушили и скирдовали сено. К нам приехал милиционер и сообщил, что Ростов оккупировали фашисты. Он забрал своего сына и старших ребят, и они ушли за линию фронта. А мы, малыши,  с двумя женщинами, которые нас кормили, пошли на Ростов. Шли 11 дней по 40 километров в день по пыльным, знойным дорогам от села до села. Когда я пришел в Ростов, то узнал, что всю семью  расстреляли фашисты. По совету соседей  все свои вещи я променял на еду и, несмотря на то, что уже стали холодные ночи, в майке и трусах, босой, пошел в станицу Крыловскую пешком, всего 480 километров. Описывать все, что я испытал в тот год, нет просто возможности. Потом опять бежал в Ростов и там мне помогли найти свою родную мать. Какое-то время мы жили вместе, а затем мне пришлось прятаться у знакомых, чтобы меня не  забрали на работу в Германию.

Когда Ростов освободили, я поступил учиться в ремесленное училище, а потом устроился  работать  на завод № 168 (ныне ООО «Роствертол»).

В 1947 г. я шел с работы после 3-й смены и на пустыре увидел кусты посаженного картофеля. Мне так хотелось отварить картошку, т.к. я все время голодал, и я выдернул пару кустов. Вдруг из засады выскочил сосед и отвел меня в милицию. Там взвесили похищенную картошку, оказалось 2 кг. Милиция просила не губить парню жизнь и забрать соседа заявление, но он отказался и мне по закону того времени дали,  как комсомольцу, 6 лет лишения свободы. Судили 2 человека: судья и прокурор без адвокатов. Меня в майке и трусах повезли на Север, а были уже заморозки, и я сильно простыл. Три раза я писал заявления о помиловании. За хорошее поведение без нарушений меня произвели в бесконвойную жизнь, но я отказался, а вскоре меня помиловали, дали 96 рублей на проезд на родину.  Трое суток везли нас в Ростов в телячьих вагонах.

Вернувшись домой, я решил доказать, кто я на самом деле, и очень много трудился. Я работал на стройке, на заводе «Сантехарматура», работал приемосдатчиком в порту и в других местах. Мне, не смотря на мое прошлое, доверяли материальные ценности и всегда награждали.  Последним моим местом работы был завод «Смычка», откуда я и ушел на пе6нсию, проработав в общей сложности более 40 лет и получив за свой труд звания «Ветеран труда», «Ударник коммунистического труда», «Лучший по профессии».

Всегда любил стихи и любил петь. Участвовал в хоре железнодорожников, был два года членом Совета хора. Первые стихи написал десять лет назад к 250-летию г. Ростова-на-Дону. Пишу стихи о нашей жизни (о тружениках тыла, о ЖКХ, гимн футболистов и т.д). Написал частушки в год урожая и  даже выиграл приз: стиральную машину-автомат.

Унесённый ветром

 Глава 1

 Я, Мамин Иосиф Абубикирович, родился 3 января 1929 года в г. Ростове-на-Дону, в Кировском районе города. Выходец из рабоче-крестьянской среды. Семья национальная: мать – еврейка, отец – татарин. Мать неграмотная, работала санитаркой в аптеке № 6 гор. Ростова-на-Дону, на Сельмаше. Отец родом из села Никольское Пензенской области. В Ростове он работал фельдшером, лечил людей. Создав семью, мать перешла в веру отца, т.е. стала мусульманкой.

Нас в семье было пять братьев и две сестры. Семья жила впроголодь. В 1932 году был страшный голод. Мать поехала с малолетними сестрёнками на родину отца, и сестрёнки, заболев дизентерией, погибли. Старший брат попал под трамвай, который, резко сдав назад, его опрокинул на рельсы, и он мгновенно погиб. Отец заболел после такой трагедии. Однажды после работы он шёл домой в семью и встретился с бандитами, (которые шли грабить богатых ростовчан). Они шутя подняли отца за плечи и ударили о землю, отбив ему все внутренности. После этого у него открылся кровавый понос, и его не стало.

После потери кормильца мать пошла работать санитаркой в аптеку, но с малым заработком не в силах была нас прокормить. Я вынужден был просить милостыню; три брата пухли от голода, а я стал рахитиком. Однажды нас повезли в детдом, где старших братьев оставили, а меня не взяли, потому что мне было два с половиной года, а до трёх лет по закону меня не могли взять.

Я оставался один в нетопленой избе, укрытый лохмотьями с сумочкой сахара для пропитания в ожидании матери. В редких случаях меня забирала соседка, где я качал люльку подвесную с младенцем, а соседка варила борщ и мне наливала миску горячего.

У заведующего аптекой, где работала мать, не было детей (связано с болезнью его жены), и они меня взяли на воспитание. Семья, в которой я воспитывался, была еврейской. Мать – учительница немецкого языка, дедушка, золотой человек, побывавший в плену в Германии в первую мировую войну, служил там у бауэра и научился хозяйственным работам. Сам дедушка был сапожником, обшивал семью, а его жена была домохозяйкой. В этой семье меня учили быть трудягой, честным и добросовестным человеком. Перед войной я был нормальным ребёнком. Но война изменила мою судьбу.

Нас, школьников от шестого по десятый класс разослали по Ростовской области, в колхозы и совхозы, помогать Родине, так как старшие ушли на фронт. Мою группу завезли до Сальска, а затем в грузовике до станицы Пролетарской. Там в совхозе мы под палящим солнцем пололи, а старшие трудились на сенокосе. Пищи не хватало, и мы в ближайших хуторах меняли свои майки, трусы и полотенца на еду. Два месяца мы уродовались в поте лица. Однажды, уже в августе, пришёл милиционер забрать своего сына, и от него мы узнали, что Ростов был оккупирован фашистами.

Старшие ушли за линию фронта. Их судьбу мы не знали, так как переправу бомбили день и ночь. А мы, младшие, пошли пешком на Ростов. Мне в то время было 12 лет. Шли мы одиннадцать дней от села до села, так как магистрали были забиты нашими отступающими, а немецкими наступающими войсками. И пройдя больше трёхсот километров по пыльным и знойным дорогам августа месяца, мы достигли Ростова. По дороге видели ужасы войны, но это тема отдельного рассказа. Теперь только о себе. Я узнал, что мою приёмную семью, кроме отца, который был в действительной армии, расстреляли. Но в городе у меня была знакомая - немка Мария Гюнтер, учительница немецкого языка. Её муж и два сына были на фронте, и она боялась расправы немцев, а тут ещё я из еврейской семьи. Но она всё же меня покормила и попросила срочно покинуть её дом. Русская семья меня приняла, но посоветовала уходить из города, что я и сделал.

Итак, я пошёл на юг, на Кавказ, так как был раздетым. Позади была дорога от ст. Пролетарской до Ростова, и теперь я прошёл ещё 120 километров до станица Крыловская. Всего больше 450 километров – такой был у меня марафон. В Крыловской я зашёл в комендатуру и сообщил, что я остался без родителей. Я сказал, что там, где я проживал, разбомбили дом, родители погибли, и я остался сиротой. Мне поверили, и бригадир, который там случайно оказался, отвёз меня на байдарке в хутор Средний, в племсовхоз Октябрьский Крыловского района Краснодарского края, где я стал работать. Я работал в совхозе до февраля 1942 года. Останавливаться на этом не стану, может быть, в другой раз отдельно опишу всё.

В доме, где я жил, хозяйка была хорошая, а хозяин – очень злой, лютый человек. (Он потом закончил свою жизнь плохо, заболел страшной болезнью и умирал в мучениях.)

На моём рюкзаке мелким шрифтом были написаны моё имя и фамилия. Написали их мои приёмные родители, когда провожали меня, так все делали, чтобы не было путаницы с вещами. А я недосмотрел. А тут ещё, когда я купался в корыте, хозяин заметил, что у меня был сделан обряд для мужчин. И я чуть не попал из-за этого в лапы фашистов. Мой хозяин был настроен против советской власти. Он одел меня в шапку-ушанку, хорошую телогрейку и кирзовые сапоги и повёл меня к старосте, то есть, по сути, к фашистским властям. А идти было 45 километров. Я всю дорогу ломал голову, ища выход из этой ситуации. Когда Пётр – так звали хозяина – зашёл к старосте, я оставался в сенях. Вдруг зашли двое полицейских, поставили свои карабины в угол и стали скручивать самосад, закурили с мороза. Я обратился к ним: «Дяденьки, я хочу писать». Они не знали, почему я тут нахожусь, и сказали: «Выйди и там, за сараем, помочись».

Я выскочил и сразу кинулся в степь в сторону станицы Павловской. Я догадался: если они меня кинутся искать, то только по дороге на Крыловскую. Я нашёл в степи приямок, собрал в него соломы, устроился в нём и стал ждать вечера. Дождавшись вечера, я пошёл на огни, что горели на трассе. В степи тоже было страшно оставаться, так как бродили волки.

Я дошёл до Крыловской и пошёл в ночлежный дом согреться и переночевать. У взрослых проверяли документы, так как народ перемещался, и властям было указание проверять документы (могли быть партизаны, лазутчики и т.д.). А меня, мальчонку, не тронули. На рассвете я решил идти на Ростов и до вечера добрался до Кущёвки, это 60 км пути. Но уже стемнело, и все дома были плотно закрыты во время оккупации, и только собаки злобно лаяли. Меня в детстве покусала собака, натравленная соседом-пьяницей, и с тех пор я боялся собак, но мне ничего не оставалось, так как февральский мороз грозил мне смертью. Выбора не было, и я всё же докричался до хозяев. Меня впустили в тёплую избу, где жили старики. На печи в чугуне варилась кукуруза и пахло борщом.. Расспросили, кто я, и на овчине на полу я сладко заснул. Утром мне наказали сесть в порожняк, и я в нём добрался до Батайска (под Ростовом), спасая руки от отморожения, так как я уже имел случай отморожения: катался на лыжах и не заметил, как мои пальцы онемели. Дома меня тогда быстро подлечил дедушка, он из собачьего меха сшил рукавицы.

И в порожняке я, держась за поручни одной рукой, вторую прятал в карман телогрейки. В Батайске я случайно встретил еврейского мальчика Изю, с которым мы учились в одной школе. Он скрывался от фашистских властей, передвигаясь по оккупированной немецкими захватчиками земле. Он поздоровался и ушёл в туманную даль. А я пошёл на Ростов. Прежде всего я направился на Казанскую улицу, где жили знакомые - Зайцевы. Они жили в полуподвале углового дома, который выходил на Пушкинскую. Войдя во двор, я узнал от соседей, что они там не проживают. Соседи дали мне адрес их проживания, благо это было недалеко, тоже по Пушкинской улице.

История этой семьи была трагической. Зайцев Г.В. был инженером. Его детищем был РИИЖТ (Ростовский институт инженеров железнодорожного транспорта), прекрасное его создание. Жена была учительницей музыки – прекрасная голубоглазая блондинка. Они были замечательной парой. С ними жила мать, точно не знаю, чья – его или её. И во время оккупации Зинаида с матерью не эвакуировались, и один их знакомый тоже не успел эвакуироваться. И они его прятали в диване днём, а ночью давали пищу и вообще отдышаться. Так было семь дней первой оккупации Ростова. Но это им грозило смертью, если бы всё открылось фашистам. К ним на чаепитие заходили немецкие офицеры, культурно проводили время, так как Зина знала иностранные языки, и мама, конечно, присутствовала при ней. Как оккупантам, они не могли отказывать в гостеприимстве.

Когда немцев выгнали, освободив Ростов, соседи заявили в КГБ о том, что Зина с мамой принимали фашистских офицеров. Зину немедленно арестовали и отправили в ГУЛаг. Спасённый Зиной и матерью еврей, узнав об участи Зины, а он был коммунист, написал в ЦК партии, что они его спасли, рискуя жизнью, ведь им грозила смертная казнь. Зину освободили и даже дали двухкомнатную квартиру в Ялте. А Георгий Васильевич не знал о её освобождении, он фактически во время (второй?) оккупации Ростова стал предателем, его назначили бургомистром Ленинского района Ростова. Узнав от соседей эту историю, я пошёл, практически, в неизвестность, как заяц в лапы удаву. Но меня приняли хорошо. Георгий Васильевич, знал, что я был приёмным сыном Елиных. Я рассказал о моих мытарствах и что у меня по трудодням имеется зерно, т.е. хлеб. Георгий Васильевич дал мне пропуск, так называемый аусвайс, по которому я мог беспрепятственно ходить без всяких задержаний, и посоветовал съездить за своим заработком в Крыловскую. Полпути я проехал, но страх всё же одолел меня, и я вернулся обратно.

В это время меня разыскивала моя родная мать, сама она при помощи веры мусульманки осталась живой. Хотя квартальная, каким-то образом пронюхав, что она урождённая еврейка, хотела её изжить со света, науськивая на неё старосту. Староста, как и многие другие, уважал мою родную мать, и её никто не выдал.
Мою приёмную семью – дедушку и бабушку – расстреляли, а приёмная мать Розалия Исаевна – так её звали, у моей матери просила её укрыть. Но это было невозможно, так как в любом случае их обеих могли расстрелять. Она вернулась домой, а там её встретил ученик Алексей Сапрыкин, который был полицейским, сдал её фашистским властям, и её расстреляли. Она успела написать мне прощальное письмо, которое мне передали соседи Чишковы. Я его прочитал и мгновенно уничтожил.

Мать родная, оставшись одна, меня разыскивала, предупреждала моих друзей-пацанов по соседству, чтобы они меня привели к ней, обещая им вознаграждение, что они и сделали. Итак, я стал жить с матерью, не питая, конечно, к ней никакой любви. Я даже не называл её матерью, это было слишком трудно, даже не поворачивался язык. Общался с нею по-татарски – «Энье» или Анна Яковлевна. Много позже появился второй брат, Евгений, (1926 года рождения, труженик тыла), который по броне, как специалист, был направлен в г. Новосибирск. Он даже не видел фашистов. Он тоже мать называл Анной Яковлевной. Третий брат был солдатом и погиб под бомбёжкой эшелона, который вёз на фронт. Четвёртый брат, окончив десятый класс, был радистом и одновременно стрелком на истребителе. О нём до середины войны не было вестей, но мать умела прекрасно гадать, и людям она открывала правду об их сынах и мужьях (а также лечила людей от сглаза, паралича и других недугов). Она с уверенностью говорила, что Костя или Касьян, так его звали, летает истребителем. И вдруг мы получили письмо: «Здравствуй, дорогая мамочка! Жив, здоров, еду добивать ненавистного нам врага». После войны он оказался в психбольнице Казахстана.

Глава 2

 Мой приёмный отец прошёл войну в госпиталях, герой Красной Звезды и прочих наград, в чине подполковника вернулся в Ростов. Но я жил с родной матерью. Она сменила мою фамилию, и я стал Мамин. Итак, в результате пережитой войны я стал беспризорником. Мать уходила на Азов, в сёла Пешково, Обрыв и другие, гадала, добывая средства для пропитания. Жил я жизнью, представленной волею судьбы, т.е. не было у меня наставника. Поступил в ремесленное училище по специальности – слесарь. Во время войны было безвластие, так как все были заняты войной. Развелось много ворья и хулиганов. Ворьё сбивалось в шайки, и трудно было устоять, потому что царили голод, холод и прочие жизненные трудности, поневоле заставляя жить на выживание.

Я, как мог, старался протопить хатёнку: не было ни дров, ни бумаги растопить печь. Чтобы зажечь печь, нужны были дрова, приходилось где-нибудь из забора оторвать доску, а в парке срубить акацию и ею протапливать. Я брал лом, кувалду, лопату, зубило или костыли со старых шпал и всё в мешке нёс на дачу, где от спиленных деревьев были крупные пеньки, и в мёрзлой земле, раскрыв корни, топором и костылями расщеплял пенёк. Потом с инструментом в мешке и щепой шёл домой. Затем шёл к роднику и умудрялся на коромысле и в руках четыре ведра воды донести до дома. Затопив печь, садился молоть ячмень, пшеницу или кукурузу. Крупа шла на кашу, муку собирал на оладьи. Когда приходила мать, это было раз в неделю, у меня заканчивалась провизия. Да ещё соседские друзья выманивали у меня фасоль, кукурузу, и мать меня ругала, чтобы я ничего не раздавал.

Потом я поступил на завод № 168, ныне Роствертол, и стал работать на револьверном полуавтомате. Вот тут и случилась беда. Сосед Шамиль, по кличке Комар (за его малый рост), хитрый, лупоглазый, уговорил меня играть в карты, в «буру». Я выигрывал: лошадь, корову и под утро он потребовал играть на хату. Мне нельзя было играть дольше, потому что надо было собираться на работу. Опаздывать на оборонный завод я не имел права. Хозяйкой этого дома была бабушка, и, как назло, она куда-то уехала с Ибрагимом, братом Шамиля. Я Шамилю говорю: «Ведь дом не твой». Но каким-то гипнозом он уломал меня играть дальше. А у меня все помыслы переключились на работу, и я стал проигрывать. Шамиль воспользовался моим замешательством из-за страха опоздать на работу. Он, видимо, подкупную карту держал в запасе. Эта мысль пришла ко мне позже. И я моментально спустил свой выигрыш и стал должен ему 5000 рублей. И он стал угрожать мне по воровским законам, чтобы я ему срочно отдал долг. Работал я хорошо, получил премию – 5 метров отреза на костюм. Но этого было мало. И чтобы избежать его угроз, я решил сам под каким-либо предлогом сесть в тюрьму. В то время я не знал про закон 1947 года, по которому за колоски, собранные после уборки зерна, можно было получить до 15 лет лишения свободы.

Итак, после третьей смены я шёл домой. А по дороге на клочках земли без ограждения шкурками высаживали картофель. Я выдернул пару кустов, и тут из засады выскочил хозяин и повёл меня в милицию. Там взвесили картофель, оказалось около двух килограммов. Милиционеры просили хозяина меня отпустить и забрать заявление, чтобы не губить парню жизнь. Но он наотрез отказался. Фамилия хозяина картофеля была Бондаренко.

Милиция отвезла меня к судье Октябрьского района города. Там в полуподвальном помещении меня осудили в присутствии судьи Свиридова (хороший человек, в дальнейшем я это понял) и зверского вида прокурора, носившего на руке чёрную перчатку. Никакого адвоката не было. Прокурор при допросе задал вопрос: «Ты комсомолец?» Я ещё не был комсомольцем (едва я получил паспорт, мне предложили готовиться к вступлению в комсомол), но подумал, что комсомольцу простят мой поступок. Прокурор, наоборот, решил, что моя вина как комсомольца ещё больше в том, что я преступил закон. Дальше мне выносят приговор: 6 лет лишения свободы. Даже по закону 1947 года моя статья гласит: от 5 до 6 лет лишения свободы. Это мелкое хищение у частного лица и первая судимость, и, учитывая размер похищенного, это 5 лет лишения свободы. Прокурор превысил закон.

Мне предложили написать о помиловании. Что я мог написать с 6-классным образованием, да ещё за спиной стоит милиция, которая меня торопит, чтобы увезти в тюрьму? А адвоката нет. С этого момента начались мои приключения тюремной жизни в моей стране. Везут меня в «воронке», как злостного преступника, в центральную тюрьму г. Ростова-на-Дону, что на Кировском. Там, в бетонных казематах, я провёл десять дней. Мне всегда везло на хороших людей, и меня под опеку взял пахан – так звали зека со стажем. Мне только нужно было часть пайки ему отдавать, зато я спал не на бетоне, а на телогрейке и не сидел возле параши, имея привилегии.

Наконец «воронок» повёз меня на пересыльный пункт на Каменке. Там нас собралось около 1000 зеков, и нас через город повели на железнодорожную станцию. Конвой и немецкие овчарки нас сопровождали, чтобы не было побега. На станции часть зеков повезли в Караганду, а остальных на север, в Архангельскую область, куда я и попал. Одели меня в трусы и майку красного цвета, специально, чтобы мы отличались от гражданских. Эшелон теплушек с разбитыми, но зарешёченными окнами, а на полу тонким слоем, в натруску, была солома. Спасаясь от холода, я лежал на спине, так как ночами были заморозки, и у меня за трое суток езды под лопаткой был фурункул довольно крупный, а потом всё тело было застужено и покрылось мелкими. Охрана была усиленная с немецкими овчарками, а сзади был пулемёт. Охранники тоже не отличались человечностью. Я их всегда сравнивал с фашистами.

Итак, город Котлас, где мы в зоне провели время, покуда замёрзла Северная Двина. В Котласе мы трудились на загрузке барж овощами. Северяне ели сырую картошку, я мог есть только капусту и морковь. Ели, скрываясь от надсмотрщиков, а кто прятал овощи, чтобы в зоне их поесть, тех наказывали. Мне везло: пронёс в ботинках по одной картошине, меня задержали. Но отпустили, не записав в книгу, что могло мне повредить. Итак, нас одели в одежду 33-го срока, этапом, с собаками, повели в лагерь. Через двое суток нас, полуголодных, привели в Черевково. Там на каторжных работах я и провёл четыре с половиной года, благодаря моей дисциплине, безупречному поведению и выполнению ежедневной нормы.

А работы были действительно каторжные. А я рос, требовалось питание. Жиров никаких. Начальник лагеря плевать хотел на состояние здоровья зэков, кормили так, что мы испражнялись кровавым помётом. К примеру, собирали капусту белокочанную, которую везли в продажу, а нижние зелёные листья с песком (песчаная почва) везли на силос, на корм скоту и зекам. Лично я, находясь в силосной башне, должен был посыпать солью измельчённую массу и утрамбовывать силос. Когда хотелось помочиться и не имея возможности выйти, мочился в массу, а потом её везли на кухню готовить суп. Картофель хороший также отправляли, а гнилой и мороженый везли на кухню. Из рыбы – пикша сушёная, ни жиринки не имела, а когда привозили в бочонках вонючую треску, был праздник. Некоторые шли на УП (усиленное питание) – доходяги, а я держался до последнего потому что после лесоповала шёл на кухню чистить картошку и от повара получал дополнительное питание в виде овсяной запеканки и др.

А работы были очень тяжёлыми. Зимой – лесоповал, и чтобы выполнить норму, нужно было захватить крупные стволы. Порой доходило до драки. Топоры были острые и вмиг можно зарубить. Со стороны, люди были нормальные, но зверели, чтобы как-то выжить. Весной, когда проходил ледоход – а мы находились на притоке Северной Двины Вычегде – мы разгружали баржи. Мне приходилось выносить по трапу мешки с сахаром и перловкой. Тогда мешок весил 80 кг. И два здоровых мужика клали на мои плечи мешок, и я, шатаясь, по трапу нёс на берег в склад. Затем собирали с полей валуны, сносили в кучи. Разносили навоз по полям, грузили лес на суда. Плотничали, обтёсывая, ошкуривая лес. И другие работы. Затем наступал сенокос. С косами по кочкам болотным с косой девяткой под моросящим дождём ждали, когда приедет бычок с обедом.

Все эпизоды трудно описать полузрячему человеку, держа в одной руке линзу + очки. Да, ещё сено приходилось стоговать. Тут нужно было иметь мастерство. Но я подвозил копны. Заарканив бечёвкой копну, ложишься сзади, и бычки молодые тянут к стогу.

От холода и сырого климата часто сильная резь в животе, и я во время отдыха ложился к боку бычка, который тоже отдыхал, и благодаря его теплу лечился. Я от старых зэков узнал о произволах. Хоть об одном напишу. После лесоповала шли зэки в зону. Пожилой человек, обессиленный, отставал, еле передвигая ноги. А уже темнело. Конвой пристрелил старика. Сказал начальнику – при попытке к побегу. Затем повязали бирку к ноге и бросили в овраг. Зверьё и вороньё очистили труп от мяса, а весной в овраге белели кости бедолаги.

Женщины, имея большие сроки за колоски, находили связь с мужчинами, беременели, и их освобождали. Этим способом они могли опять жить со своими детьми. Но потом и этот способ был неисполним, этих мучениц просто не стали освобождать.

В бараках ночами нас донимали клопы. Их было огромное количество, тучи клопов, они не давали спать, восстановить силы перед рабочим днём. Начальство ничего не делало, борьбы с клопами не вело. А сами что мы могли сделать?

Продолжу всё же о себе. Второй раз я писал о помиловании уже в лагере. Ответа не получил. И вот, когда я отбыл полсрока моего заключения, мне начальство лагеря за хорошее поведение и ненарушение лагерного режима предложило быть бесконвойным, т.е. днём свобода, а вечером должен отмечаться на вахте. Свобода сулила много льгот: женщины, которые, оставшись без мужей, всегда могли пригреть, накормить, да и свобода есть свобода. Я, недолго думая, отказался, потому что был застужен, да и не богатырского телосложения. Потом в 40-градусный мороз, когда все зэки в тепле отдыхают, я должен ехать в степь за сеном на быках, металлическим крюком вытаскивать сено из стога, а ветер размётывает сено, быки не слушаются. Или ехать за водой для пойла скоту, обледенелым ведром заливать деревянную бочку и т.д. Я отказался. Начальство удивилось моему отказу.

И вот однажды через наш лагерь шли этапом зэки по 58-й статье.
Один из них, присмотревшись ко мне, спросил: «За что ты, пацан, сидишь?» Я ответил, что за два килограмма картошки. Этот человек был чуть выше среднего роста, худой и часто покашливал. Я подумал: чахоточный, как А.П. Чехов. Зэки 58-й статьи имели у начальства уважение. Скорей всего, он за меня вступился, так как меня вскоре освободили. Я очень жалел, не узнав его фамилию и имя. И вот примерно через пару месяцев после сенокоса ночью, за полночь, меня вызывают на вахту. У меня замерло сердце, хотя кроме боязни собак, в своей жизни был практически бесстрашным. Но лагерь на сенокосе был на болотистых лугах, полночь, и вдруг меня вызывают. В мозгах прокрутился беспредел. Но что мне делать? Дойдя до вахты, я узнаю, что меня освобождают, в общем – воля.

Больше часа на байдарке я мчусь с начальником УРЧ – это король свободы у зэков. В небе ущербный месяц, темь, и сидящий рядом задаёт мне вопросы: «Откуда ты? У вас на юге есть яблоки, пришлёшь посылку?» Что я мог ему обещать? Под утро я был в главном лагере и весь день не мог поверить в своё освобождение. Наконец вечером послали за фотографом. Его не оказалось дома. Тогда мне сделали оттиск с пальца и выдали справку об освобождении. За четыре с половиной года за каторжные работы на Севере дали 96 рублей. 92 рубля я отдал за билет в жёстком вагоне, похожем на теплушку, а за 4 рубля мне пришлось купить шаньгу, т.е. пирожок с картошкой по-нашему. А ехать пришлось трое суток. Я и это перенёс. Условия у бывшего зэка иезуитские. Так, по предписанию, место жительства -101 км от крупного поселения, работать только на стройке. И много других предписаний.

И вот, скинув тряпьё, я попросил у шурина жакет и сорочку, чтобы сфотографироваться на паспорт. Затем у военкома состоялся разговор о трудоустройстве. Он мне сказал: иди на стройку. Я ему ответил: я отбыл своё наказание и перед государством, а также перед народом чист. После перепалки с военкомом я ему предложил меня расстрелять. Я подпишу бумаги о моём согласии. В ответ он только смеялся. Так было и позже, я два раза предлагал меня расстрелять.

Кода я вернулся с Севера, я сразу пошёл в суд, требуя копию приговора. На что мне сказали, что в подвале, где были документы судебных дел, от сырости они пришли в негодность и посоветовали ехать в места, где я отбывал наказание. Я, конечно, отказался. Выше я писал, как я добирался до Ростова без денег и одежды.

Я решил работать, собирать деньги на одежду и прочие нужды. Но в конце концов я понял, что мои судебные приговоры осуществлялись незаконно. Так, по первой судимости мне не имели никакого права назначить наказание по полной катушке. Я усердно работал, как писал Симонов – «как никто другой». Это было целью моей жизни. Ещё находясь в заключении, я решил доказать, кто я есть. Конечно, ходил по лезвию бритвы. Стоило пошатнуться – и я опять в зэках. Я выдержал этот курс, но всё же злобные люди старались меня снова посадить. Но у них ничего не вышло. И я по крупицам завоёвывал себе уважение и награды.

Самое главное, мне непонятно, почему закон 1947 года стал таким жестоким. Он не подлежит никакому оправданию. Ведь люди выиграли такую жестокую войну, они шли на нарушение закона от голода, и они лишены права реабилитации.

КРАСАВЕЦ – РОСТОВ       

Ростов-красавец, город на Дону!

Ты пережил  гражданскую войну,

Ты помнишь канонады звуки

И переход от белых в наши руки!..

        

С тех пор ты рос и раздвигался,

В красавца ты, мой город, превращался:

И парки, и аллеи зеленели,

И люди будто тоже молодели.

 

Но грозный 41-й год

В их жизнь принёс переворот:

Вдруг лица у людей посуровели,

А многие, надев шинели,

Пошли в защиту Родины своей.

Их жёны, дети, сёстры, внуки

Остались писем ждать  в разлуке.

Но, не сложив, однако, руки,

Решили тоже Родине помочь.

 

Кто рыл окопы, преграждал фашистам путь,

Кто по ночам не мог заснуть,

Оберегая город от пожаров,

Немецких бомбовых ударов;

 

Кто день и ночь ковал Победу

На номерных заводах,

Как будто слившись со станками,

Производя оружье детскими руками.

 

И вот настали времена Победы.

Неся и тяготы, и беды,

Лишившись матерей-отцов,

Решили возродить Ростов.

Полуголодных, но счастливых,

Нас жизнь заставила сама

Приобрести тройную силу,

Чтоб город быстро поднялся

Из пепла, сажи и руин

И стал, как прежде, - исполин!

 

И мы желаем в 300 лет

Хоть краем ока обозреть

Донскую любу, гордость нашу.

Чтоб жил Ростов и становился краше,

Воспел свою былую славу,

-Он заслужил её по праву!

Город у тихого Дона

Город у Тихого Дона

Своей ненаглядной красой

Преображаясь и молодея

Стоит, величавый такой.

 

Есть города еще краше

И даже еще покрупней.

Но нам этот город дороже

И многократно милей.

 

Прожив два с половиной столетья,

Пройдя сквозь бури и лихолетья,

Остался скромен он и мил.

Сражаться с лютыми врагами

Хватило стотысячных сил.

 

У жителей города Дона

У всех и всегда на устах:

«Родной, дорогой и любимый!» 

Так славься наш город в веках! 

Частушки о ростовском хлебе

В нашем городе любимом

Изобилие зерна.

Нашим хлебным караваем

Восхищается страна.

 

Каравай наш очень вкусен

И бывало так всегда.

Ведь недаром хлеборобов

Отмечала вся страна.

 

Наши добрые сельчане

На все руки мастера:

Хлебом вкусным и душистым

Вас попотчуют всегда!

Ростовчанка, дорогая,

Не гонись ты за добром!

Съешь кусочек каравая –

И все беды нипочём!

 

Наша жизнь, да и здоровье

Заключаются ведь в чем?

С аппетитным, вкусным хлебом

Быть за праздничным столом!

Сказ  о  «ВЕЛИКОЙ   ОТЕЧЕСТВЕННОЙ   ВОЙНЕ»

Война когда-то нас мужала. –

Детей прошедшей той войны…

Мы по ночам тогда не спали.

Своим трудом мы приближали

Конец войны.

 

И постоянно мы мечтали,

Чтобы зверьё фашистское

С земли своей скорей изгнали

И снова мирные деньки скорей у нас настали.

 

Да. Трудно нам в то время было :

Полураздетым и голодным

Спасти страну своим трудом, но нам везло

Вершить святое дело для страны.

 

Но всё же мы не унывали,

Особенно тогда, когда наш Левитан

Прогнозы о победах на фронтах

По репродуктору вещал.

 

В то время женщины в госпиталях

Трудились день и ночь,

Стараясь раненым бойцам

Хоть чем-нибудь помочь.

 

Мальчишки на номерных заводах

Тоже не дремали,

Как будто слившись со станками,

Производили оружье детскими руками…

 

В колхозах и совхозах

Готовили вещи и продукты для бойцов, -

Для старших братьев и отцов,

Чтобы громили на фронтах фашистов-подлецов!

 

Тогда народы всей  ЗЕМЛИ

Сплотились воедино и, своей жизни не жалея,

Даже не думая о том, что шли на смертный бой

В борьбе с коричневой чумой –

Так титаническим трудом

Свершили  ПОБЕДУ  над ненавистным нам врагом…

 

Но труд наш титанический,

Который мы внесли в  ПОБЕДУ,

Теперь забыт, ушёл, как в небытьё…

Обиду нашу мы молча проглотили,

Создавши олигархам  привольное житьё…

Иосиф   МАМИН,

ВЕТЕРАН   ВОЙНЫ   И   ТРУДА,

2010-й   год